Буду модненьким.
Химчану не нравится ждать. Не нравится в принципе. Холодно. Кстати, мерзнуть он ненавидит еще больше, чем ждать.
В лесу совсем тихо, сыро и пахнет дождем. Туман бледной дымкой стелется у самой земли, цепляясь за жесткий мох и корни старых деревьев. На рассвете, когда первые лучи солнца неспешно облизывают водную гладь и верхушки сосен, Химчан накидывает на темную макушку капюшон, выбирается из старого деревянного домика у озера и с десяток минут топчется на берегу, пачкая новые ботинки в жидкую глину и мутную грязь, после чего поднимается выше и неспешно бредет в еще спящую чащу. В рюкзаке...В рюкзаке, что болтается у самой его поясницы на облезших широких лямках, самое необходимое: фонарик, фотоаппарат, набор карандашей и толстый облезлый блокнот в твердой обложке. Страницы все как в альбоме. Ни линеек, ни клеток, ни полосок для записи даты. Химчан прячет руки в карманы.
Ему нравится пробираться меж колючих кустарников, цепляясь кофтой за острые ветви, нравится проводить холодной ладонью по шершавым стволам, срывать тонкие иголки, перепачканные в смоле, и зажимать их зубами в попытке достать старую пленочную камеру. Он поднимает голову вверх. Неба совсем не видно, зато слышно птиц.
Ранним утром в лесу свежо. Даже прохладно. Химчан съеживается (ведь он ненавидит холод), делает пару кадров и отправляется дальше, закинув рюкзак обратно на плечи. Издалека приглушенным эхом доносится шум электрички. Химчан думает, что ему послышалось, пожимает плечами и горячо выдыхает на замерзшие пальцы.
Вокруг светло. Деревьев наверху совсем мало. Химчан тормозит на самом краю холма и с сожалением пинает мелкие камешки – дальше только обрыв. Он видит крошечный лодочный домик у серого озера, гуковский внедорожник рядом, там, внизу, и спешно оглядывается вокруг. Ничего подходящего не находит и тогда устраивается прямиком на влажную землю, бросив под тощую задницу предусмотрительно упакованную в рюкзак старую подстилку.
Химчан тянется к блокноту и карандашу. Он чувствует себя очень хреновым Леголасом, пытаясь слиться со всей этой зеленью вокруг и утренним щебетом мелких птиц, внимательно всматриваясь в пейзаж и спустя несколько мгновений рисуя первую линию на чистой странице. И вторую, и третью, превращая простые тонкие штрихи в нехитрые наброски, а потом и в целый эскиз. Химчан тщательно вырисовывает гладкую деревянную крышу и низкие сосны, крошечный помост и камыши вдалеке. Машину решает не добавлять – та все портит. В его собственном лесу не бывает машин. И всяких Ёнгуков тоже.
Кстати о Ёнгуке.
Ёнгук приходит спустя полчаса и хмурится, оглядываясь вокруг. Он садится рядом с Химчаном на край подстилки и спешит закутаться в свою нереальных размеров джинсовку, сонно потирая глаза и с хрустом ломая сухую тонкую ветку.
- Я проснулся, а тебя нет. Вот ведь холодина. Эй, Чан.
Химчан не отвлекается. Он молчит еще с пару минут, прежде чем вдруг приподнимает голову и снова всматривается куда-то вдаль. Даже когда он поворачивается к Ёнгуку, взгляд его устремлен в сторону, так что их глаза встречаются не сразу, а лишь когда заспанный и оттого заметно злобный Бан тянется за ленивым поцелуем в теплую щеку.
- Я ведь предупреждал, - Ким отвечает нехотя. Обида прочно засела где-то в башке.
- Еще семи нет.
- Зато я сбацал пару скетчей.
Химчан поднимает блокнот и тычет ледяным пальцем на собственные зарисовки. Ёнгук одобрительно кивает, не сдерживаясь и зевая еще раз, вслед за чем съеживается и утыкается носом в худое колено, предварительно подтянув то к себе.
- Ты еще долго?
- Ну… - неоднозначно тянет Химчан и покусанным кончиком карандаша несмело чешет переносицу, - Ладно-ладно. Погоди пару минут.
Ёнгук качает головой, замирает и закрывает глаза, решив вздремнуть еще немного. Тогда Ким меняет свое положение и усаживается на корточки точно напротив, склонив голову к плечу и щурясь слабо. Он перелистывает пару страниц и начинает рисовать.
***
Химчану все еще не нравится мерзнуть долбанным ранним утром под деревьями, но нравится рисовать Ёнгука. Он рисует его часто и много: когда тот собирается на работу, когда с ногами спит в кресле, когда снимает свитер, когда не замечает совсем или замечает чуть-чуть. Во всех химчановых тетрадях и блокнотах обязательно есть Ёнгук.
Бан об этом, конечно, знает, но только упорно делает вид, что нет, иногда по ночам рассматривая все эти листы с собственным лицом тут и там. Пару раз в месяц он пытается рисовать Химчана (когда тот не видит, иначе будет совсем стыдно), но быстро бросает подобную затею, потому что получается хуже, чем у семилетнего ребенка. Вместо этого делает он короткие пометки на полях чужой тетради: «я не такой мрачный», «это твоя футболка на мне?», «хватит рисовать по ночам, иди спать, ты достал».
Химчан злится. Пометки демонстративно стирает или зачеркивает, но все равно запоминает и под одеялом втихаря сохраняет их в заметки на мобильном с названием «Происки идиота Бана». Они прячут друг от друга свои глупости уже полтора года. Привыкли.
Ким рисует мангу о «настоящей жизни ненастоящих людей» и выкладывает её в своем блоге вместе с модными нынче пленочными фотографиями деревьев, улиц и случайных прохожих. Его комиксы печатают в небольшом японском издании где-то в Осаке, всего пару сотен экземпляров на каждый крохотный том, но Химчан гордится и часто болтает по-японски сам с собой, когда готовит скудный холостяцкий завтрак на двоих, босыми ногами нехотя топчась по холодному кафелю.
Химчан хочет придумать персонажа, хоть в чем-то похожего на Ёнгука, но не придумывает, а просто срисовывает. Он дает ему совсем другое имя и меняет волосы на чересчур светлые на всякий случай, чтобы никто не догадался, но, несомненно, оставляет эти мерзкие сигареты, фантики от шоколадных батончиков, мятые майки и рваные джинсы, что валяются у кровати каждый вечер. Кое-кто опять развел дома бардак.
Ёнгук узнает о том, что Химчан рисует их хату и их шмотки. Догадывается. Уж больно много этих очень-личных-мелочей на картинках, коими завешан весь рабочий стол. Химчан умудряется запихнуть в свою чертову мангу даже здоровую чашку с мультяшным тигрой и вчерашнюю банановую кожуру на письменном столе. Бан ругается весь вечер и долго рычит, обещая сожрать все химчановы фломастеры и тонну мягких карандашей. Сожрать и умереть, давясь опилками, потому что люди такое вообще-то не едят. Да никто такое не ест… И тогда Ким демонстративно выдирает все листы с уже готовыми рисунками, злобно сминает те и выбрасывает в мусорное ведро, оставляя Ёнгука одного в настоящей (не в нарисованной) кухне.
Ёнгук курит. Курит мрачно и нехотя, а потом достает всю испорченную вмятинами и заломами бумагу и бережно прячет в альбом с их совместными фотографиями.
Химчан приходит домой ночью и бесшумно заваливается на диван, решая не идти сегодня в спальню. Заспанный Ёнгук приходит к нему в темноте сам, по пути врезаясь в низкую тумбу и выдавая сиплое «Блять!», замерев и взвыв убито. Он кое-как добирается до злополучного дивана и устраивается рядом с Химчаном, обняв того за пояс на ощупь. Ким молча обнимает его в ответ, крепкими ладонями сжимая такие же крепкие плечи.
«Пиздец у нас тут тесно, ты не замечал?».
«Угу».
***
Бан окончательно проваливается в сон и начинает медленно сползать вниз. Химчан ловит его, едва не выронив блокнот в мокрую от капель росы траву, и облегченно выдыхает, успев прижать к груди обоих. Ёнгук негромко бормочет что-то несвязное.
- Не спи – замерзнешь, - Химчан слабо трясет его за плечо. Бан открывает глаза и смотрит спросонья, непонимающе хмурясь, - Я это… Типа закончил. С рисунками.
- А, уже… - Ёнгук начинает соображать и кивает, нехотя поднимаясь на ноги вслед за Химчаном, вцепившись в его руку. Колено все еще ноет после неудачной встречи с тумбой двумя днями ранее. Они сматывают подстилку и спускаются вниз, огибая колючие ветки и пару раз тормозя, когда Химчан вдруг находит нужный ему кадр и под настойчивое покашливание бойфренда делает еще несколько снимков в коллекцию к тем, что хранятся в его модном хипстерском блоге.
На пороге холодного лодочного домика, слушая скрип старых деревяшек под ногами, Ёнгук морщится и косится на Химчана. Тот открывает дверь и боязливо всматривается в холодную темноту, затем, правда, понимающе кивает и чешет неловко затылок. Если ночью ящик пива скрашивает скромную деревянную халупу, превращая в райский пятизвездочный курорт, то утром реальность безжалостно растаптывает сей светлый образ в пух и прах. Ибо, как говорится, нехуй.
Досыпать решают уже в машине, первые пятнадцать минут с обогревателем – внедорожник за ночь стал совершенно ледяным. Устраиваются на заднем сидении и укрываются извечным колючим полосатым пледом со старой химчановой квартиры, ставя будильник на двадцать пять минут двенадцатого.
- Я все наброски твои сохранил. До единого, - вдруг бормочет Ёнгук, - Радуйся, что в мусорном ведре лежала лишь пустая пачка из-под тех круассанов, и бумага не испачкалась в какой-нибудь мерзости.
- Какого сраного черта ты вообще… - подает голос возмущенный мангака.
- Заткнись, - Бан пинает его куда-то под ребра, не слишком больно, но все-таки с чувством, - Напиздел фанатам про свою ориентацию – разбирайся как хочешь, но никогда не рисуй ничего про нас. Потому что это все – только моё и твоё. И больше ничьё. Совсем. А я злой и жадный мужик. Спи.
Химчан поджимает замерзшие сухие губы и тянется за мобильником. Он пишет смс секретарю в редакцию и обещает выслать все рисунки уже завтра. Ёнгук засыпает на его плече, завернувшись в плед до самых ушей.
- Я для себя рисовал. Придурок.