till the fucking end (c)
23.02.2015 в 01:02
Пишет шим.:' synvase — sht ' #np
Свет меркнет по стенам, отражаясь какими-то нескладными, нелепыми пазлами из числа тех, с которых мозаика не собирается.
Потому что — магия — машины за окном первого этажа двигаются почти параллельно дыханию, быстро и четко разъезжая по дорогам.
И блики мажутся, стена будто дрожит, прогибаясь волной — Чанель зевает протяжно и глухо в ребро ладони, скашивая глаза на телефон.
3:14. Ну, ты понимаешь, Чан.
Чанель, если честно, не понимает, потому что обещались словиться на такое-то время.
В итоге Марк где-то засыпает (наверняка, безошибочно) на задних сидениях ночного баса, а он, Чанель, переживает тут.
Безосновательно, терпко и так по-братски сильно, что готов отдать руку под отсечение (хотя очень сильно стремается вида крови).
Не в этот раз.
Он врубает на телеке прогон видео, находит в архиве застарелые кино и минут пятнадцать с лишним пытается вникнуть в суть.
Внимательно следит за Сидом, который встречает Нэнси в первый раз — сам того не замечая, поддавшись порыву, начинает клацать ногтем по экрану телефона.
О, какая любовь, думает.
Любовь моей мечты, думает повторно, но уже с сомнением.
Чудесные отношения, думает под конец с сарказмом, когда фильм заканчивается, и сам он понимает слишком точно, что кончился тоже.
Где-то на моменте я купил тебе шесть упаковок белья, Нэнси, как бы я хотел быть с тобой!. Боже, храни королеву.
Чанель понимает, что купит Бэкхену парочку новых кислотных боксеров, обязательно прикупит на следующих выходных, и мыслями его относит далеко.
Он слоняется по квартире, иногда возвращаясь к стене с пазлами, стоит около нее и поворачивает голову из стороны в сторону, примеряясь.
Хочет что-то выкинуть эдакое потрясающее, но рука застывает, едва коснувшись поверхности, потому что.
Дзынь.
Ох, ебать.
Марк красноволос и краснощек, поэтому Чанель первым делом сует под нос толстовку и яблоко.
— Мааарки-Шарки.
— Чан, сколько лет, сколько...
— Ты опоздал, я выжрал пиво в одиночку, — он хихикает совершенно не_пьяно и басом на ухо, сгребает в объятия, зажимая толстовку где-то между.
Брат сопит без безудержного веселья, но в общем и целом очень даже тепло — дыхание горячее, в отличие от щек.
Он переползают на кухню и сидят там на полу около стола, ссыпая из рюкзака все нажитое за день.
Совершенно точно не хватает куска сыра, обтянутого пленкой, и размениваться не приходится. Кажется, Марк был ну очень голоден.
— Ненавижу свою гребанную жизнь, — добродушно бросает Чанель как бы между делом, получая взгляд, полный скепсиса.
Сириозли, Чан, сириозли?
— А, и еще. Я прокачал мага без тебя на два лвла, прикинь. Подстава.
О, эта самый искренний упрек в мире. Из его слов звучит многим глобальнее, чем падение зарплат в местной клинике.
— Я слишком много говорю, да?.. — хмурит брови, не слыша ответных слов, и только глаза блестящие напротив видит. В темноте совсем просто зацепиться.
Марк мотает головой, сцеживая зевок в ладони, и приваливается щекой к полу, утыкаясь в чанелево колено. Тот ерзает с секунду, хрустнув яблоком.
Тишина устраивает всех, потому что не заворачивает в непонимание и другие, созвучные с этим боли. Младший чем-то отбивает ритм, наполняя кухню шумом —
Чанель таит дыхание, в буквальном смысле заставляя себя заткнуться. Ему нравится слушать то, что воспроизводится, и желание говорить-говорить-говорить пропадает.
К лучшему? В идеальности, это правильно, когда они оба замолкают и слушают шорох шин с улицы. Уже весна, но на асфальте где-то еще остался снег.
Иногда они вдвоем выходят на улицу с утра, часов так в четыре-пять, и еще — волшебство — совсем темно.
Чанель курит самокрутку, бесстрашно застывая с нею у подъезда; Марки-Шарки прижимается спиной к его плечу, взваливая половину своего веса, и по глотку пьет вино с тары. Греется.
В четыре-пять утра они молчат, и это время — общее, на двоих, самое безупречное.
Они не говорят многого вслух, but
—
В автобусе было холодно, ну, ты понимаешь, Чан.
Дерьмо-вопрос, понимаю. Куртку вынести?
—
мысли часто находят друг друга ментально.